Среди фольклорных памятников осетин особое место занимают предания об Ос-Багатаре — пожалуй, самое распространённое произведение устного народного творчества осетинского народа. Причины такой популярности коренятся в особенностях генезиса предания, сложившегося на основе синтеза: 1) этногенетической легенды о происхождении осетин с главным героем этнархом Осом;
2) цикла легенд и преданий об Ос-багатаре, древнейшем из циклов о борьбе с внешними врагами;
3) рассказа о сыновьях Багатара — предания, отразившего социальную структуру Алагирского общества в послемонгольский период.
Рассмотрим данные об Ос-багатаре и его «наследниках». Имя главного героя распадается на составные элементы: «Ос"+"багатар». Первый элемент «Ос» — имя этнарха, одного из мифических прародителей осетинского народа. Посредством художественного обобщения народная память через образ этнарха донесла до наших дней информацию об этнокультурных контактах алан-овсов с соседями. В различных вариантах легенды этнарх Ос выступает братом родоначальников этносов Грузии Картлоса (вариант: Картула, Картла), Суана и др. Многовековые грузино-осетинские отношения под влиянием различных факторов меняли формы проявления и характер, но определяющим началом в жизни обоих народов являлись отношения дружбы и взаимопомощи. Особенно интенсивными, закреплёнными династическими браками, они стали с XI в. (19, с. 38; 42, с. 40, 41, 43); об этом свидетельствуют остатки старинных овских храмов и часовен, построенных в стиле грузинской архитектуры (17, с. 61—70; 24, с. 79—80; 43, с. 105—109),. данные языка и т. д. Характеризуя осетино-грузинские языковые параллели, Г. С. Ахвледиани отмечал: «мы здесь имеем продолжительное обоюдное влияние, выходящее за пределы; обычного влияния. Я думаю, что взаимоотношения грузинского' (картвельского) и осетинского (аланского) языков можно назвать скорее взаимопроникновением, граничащим с двуязычием, нежели взаимовлиянием» (7, с. 170). Процесс сближения соседних этносов протекал настолько интенсивно, что византийский автор XII в. Иоанн Цец назвал иверов, авазгов и алан одним народом (см.: 25, с. 62—63).
Этногенетические легенды указывают на связи предков осетин с народами Дагестана (в памятниках устного народного творчества этнархи «Ос» и «Лек» являются родными братьями), что подтверждается и свидетельствами арабских авторов. Так, Ибн-Рустэ в «Книге драгоценных камней» писал, что царство Серир и Алания непосредственно граничат друг с другом (22, в. I, с. 50). Согласно Масуди, между монархами Алании и Серира в X в. был «заключён договор и они взаимно отдали друг за друга своих сестёр». По данным того же Масуди, царство Гумик, локализуемое на территории современной Лакии жило «в мире и согласии с царством алан» (12, с. 207; 22, в. III, с. 53). Специалисты отмечают аланский вклад в антропонимика народов Дагестана (6, с. 51—54). Аланские заимствования в дагестанских языках довольно значительны: в настоящее время известно около 100 аланизмов (без учёта выявленных В. И. Абаевым и Г. А. Климовым), не позволяющих говорить о них, как заимствованиях случайных (30, с. 133).
Второй пласт рассматриваемого фольклорного памятника составляет цикл преданий о Багатаре. В раннесредневековой Алании это слово использовалось как титул военного вождя (11, с. 4; 13, с. 8). Термин «бакатар», по мнению некоторых исследователей, усвоен из тюрко-монгольского и означает «храбрый», «богатырь». В отдельных случаях он использовался как имя собственное (4, т. 1, с. 245−246). Впервые Багатара, грузинские летописи упоминают в середине V в. (период правления Вахтанга Горгасала). В 888 г. «мтавар овсов» Багатар Еместе с абхазским военачальником по имени Наср пошел против Адарнасе II (19, с. 20, 30). В Зеленчукской родословной X в. среди перечисленных лиц значится и Пакатар (10, с. 3- 5). «Картлис цховреба» сообщает, что «между 1257—1264 гг. пришли осетины, преследуемые Берка-ханом. Среди них была удивительная женщина по имени Лимачав и она привела малолетних детей родом ахсарфкянов: первенца Пареджана и младшего Багатара и много князей» (42, с. 52). Грузинский «Хронограф» XIV в. повествует о последнем как о мтаваре (князе). По подсчётам В. Н. Гамрекели, Багатар умер в 1304 г. (50, с. 203, 208, примеч. 58).
Фольклорный герой синтезирует события, происшедшие в разное время (V — и XIII — XIV вв.), в разных местах, с различными исторически реальными деятелями Алании, носившими одно имя. С позиций человека сегодняшнего дня такое смешение недопустимо. Но народное сознание в средние века довольно беззаботно относилось к хронологии и географии, легко переносило события из местности в местность, из одной эпохи в другую. Коллективная память группирует факты в соответствии с ходом эпического повествования, приписывая все события одному лицу. Устная традиция не забывает преимущественно лишь те события, которые способны поразить мысль людей, воспитанных на мифе, эпосе, сказке; она без труда объединяет разных героев, в особенности носителей одного имени (18, с 89). По этой же причине несколько реальных Багатаров в предании выступают в одном лице.
В народном творчестве осетин о Багатаре имеется целый цикл легенд и преданий, являющийся древнейшим из циклов о борьбе с внешними врагами (34, с. 22—23). Эти произведения стоят ещё на грани эпоса и исторических преданий. От эпоса идёт явное преувеличение силы героя («Ос-Багатар был настолько силён, что легко разрывал шкуру быка» — 34, с. 22), его уязвимость (под мышкой — 34, с. 23, 29; 35, с. 551), принадлежность к мифическому племени, «предводитель которого Ир-бараг (Ир-всадник) имел длиннокрылого коня, знал птичий язык и победил полчища свирепых Кудзыхов — «Собакоротых» (38, с. 3). В то же время достоверность изображённых в данных произведения событий характерна для жанра исторического предания (41, с. 76).
Устойчивым мотивом предания является охрана Багатаром «живущих в ущелье людей от всех врагов». При появлении противника он по тревоге поднимал 200 пеших воинов и вступал в сражение с врагом (35, с. 550). Данный сюжет перекликается с фрагментом Нузальской надписи: «Мы имеем с 4-х сторон пути охранные: в Касарском ущелье замок, (где брали плату с прохожих), мостовые ворота» (16, с. 450). Контроль над перевальными дорогами в раннесредневековом Алагирском обществе бесспорно осуществлялся. В Касарском ущелье недалеко от Нузала находилась таможенная застава Зилын дуар. Она представляла собой единый комплекс заградительных сооружений, подпорных стен и боевой башни. К домонгольскому времени относятся остатки заградительной стены в местности Галфандаг. На правом берегу р. Ардон располагалась таможенная застава Ворота Чырамад (48, с. 164−167, 200−201). Возле Нузала и сегодня ещё можно увидеть развалины башен некогда недоступной наскальной крепости «Нузалы фидар». Как видно, вся местность от верховьев Касарского ущелья до Назгина контролировалась цепью застав и оборонительных сооружений.
Столь повышенные меры по обороне сравнительно небольшого участка Уалладжира объяснимы: через него проходил маршрут древнего военно-торгового перевального пути, ведшего из Прикаспийских степей к Причерноморью (39, с. 8- 9). Интересно, что в районе заставы Чырамад найден серебряный сасанидский кубок; по предположению Е. Г. Пчелиной и В. А. Кузнецова, он вполне мог попасть сюда в качестве платы за проезд через заставу (24, с. 63−65; 55, с. 152).
Следует отметить и такой любопытный факт: один из наиболее популярных в Северной Осетии историко-архитектурных памятников — Нузальская часовня — стоит на месте обширного древнего кладбища, на котором, по устной традиции, погребались представители исключительно привилегированных слоёв (39, с. 1). Бесспорно, заслуживает внимания, что название аула Нузал в арабском имеет несколько значений и среди них — «налог для содержания проезжающих государственных чиновников», «остановка на станции или гостинице» (26, с. 214). Не следует игнорировать и утверждение устной традиции о нузальской «резиденции» царя алан (16, с. 450).
Всё вместе взятое позволяет сделать вывод о возможности пребывания в Алагирском ущелье верхушки Аланского государства. Организация контроля над горными проходами и сбор пошлин закономерно предполагают присутствие здесь посланцев царской администрации в период централизованного государства. После распада Алании контроль мог осуществляться какой-либо родственной группой. Повышенное внимание феодалов к данному району объясняется и наличием немалых запасов благородных металлов, что нашло отражение и в упомянутой Нузальской надписи («Золотой и серебряной руды имеем столько же довольно, как воды»), и в дагестанской хронике «Дербент-наме». Последняя среди политических образований Северного Кавказа VI—X вв. называет страну Ихран, под которой А. В. Гадло понимает территорию, занятую аланами. «Дербент-наме» в пределах Ихрана «в районе Т-р-к (большая река, город)» упоминает месторождения серебра, а в отдельных списках и золота (14, с. 121−122). Разработку садонских рудников дореволюционные специалисты относили в далёкую древность. Наличие богатых источников обусловило раннее обособление кузнечного дела от других видов ремесла; оно стояло на значительной высоте и пользовалось большим почётом (3, с. 52−53; 27, с. 213).
Таким образом, цикл преданий о Багатаре отражает историю алан-овсов в раннем средневековье (V — начало XIV в.). Устная традиция элементы действительности переплела с элементами вымысла. К первым относятся борьба алан с внешними врагами и особый интерес аланских феодалов к рудникам и перевальным дорогам Алагирского ущелья. Эти моменты представлены в народных произведениях довольно отчётливо. Неопределенно показан социальный статус Багатара: «владетельный князь (или „царь“) всей Осетии». Не совсем ясно: князь, которых немало, или все-таки царь? По свидетельству Ибн-Рустэ, «царь аланов называется Б. гайр каковое (имя) прилагается к каждому из царей их», т. е. Ибн-Рустэ ведет речь о наследственном царском титуле. И. Маркварт, В. Ф. Минорский и В. А. Кузнецов в термине Б. гайр обоснованно видят «багатар» (25, с. 160; 32, с. 221). Последнее слово в значении «богатырь» применялось лишь по отношению к полководцам. Поэтому утверждение Ибн-Рустэ об использовании данного титула, как одной из инсигний царской власти, ошибочно.
Напомним, что источники впервые знакомят нас с Ос-Багатаром в связи со столкновением грузинских и аланских дружин в V в. Хронисты называют Багатара необыкновенным героем, близким родственником «тогдашнего осетинского царя». На вызов аланского полководца Вахтанг Горгасал ответил: «я царь, а ты простой смертный, а поэтому я не пойду на твой берег» (51, с. 87−88). Иными словами, Багатар был не верховным правителем, а полководцем.
Последнее же, в свою очередь, означает, что рассматриваемый термин с самого начала применялся по отношению к военачальникам, героям. То же значение он сохранил и позже. Так, в китайской хронике «Юань-ши» в разделе о монгольских походах на Северный Кавказ упоминается имя алана Еле-бадура (Ильи-багатара): «Юй-ваши был ас. Его отец Еле-бадур пришел с правителем его государства и подчинился Угэдэю» (25, с. 259). И в этом случае Илья-багатар (имя+титул) — военачальник, над которым стоит «правитель его государства». Таким образом, титул «багатар» применялся к лицам, занятым в военном деле, а не в управлении.
Третий пласт рассматриваемого фольклорного произведения составляет рассказ о сыновьях Багатара: Сидамоне, Царазоне, Кусагоне, Агузоне и Цахилоне. К ним возводит свои родословные большинство жителей Уалладжира и Южной Осетии. Здесь необходимо отметить, что по многим вариантам предания Цахил являлся сыном Кусага, «любимым внуком Ос-Багатара». По материалам полевых исследований Б. А. Калоева, фамилий, связывающих себя с Цахилом, в Алагирском ущелье меньше всего. На малочисленность этого рода указывает и почти полное отсутствие его в Юго-Осетии (21, с. 209). Нузальская надпись признает Цахила братом Царазона, однако, это явное несоответствие. Этимологический анализ древнейших фамильных имён, предпринятый В. И. Абаевым, показал, что фамильное имя Цахилта позднего происхождения. На иранском материале оно не этимологизируется и восходит, возможно, к субстратному кавказскому миру. Фамильное имя Царазонта, отмечает В. И. Абаев, возникло раньше, в домонгольскую эпоху, в период расцвета аланского государства. Именно тогда у его правителей возникла необходимость отделиться от сословия алдаров (князей); этой цели служил более громкий титул Царазон (от Цезарон) —"наследники цезарей" (5, с. 115−118). Попытка аланских монархов обособиться от массы алдаров предпринимались и раньше. Масуди (X в.) писал по этому поводу: «Затем следует царство Алан, царь которого называется К. рк. ндадж, что является общим именем для всех их царей, подобно тому как Филан-шах — имя всех царей Серира» (32, с. 204). По В. Ф. Минорскому, К. рк, ндадж — возможно, турецкий почетный титул кэр-кундедж. Первый элемент — «кэр» — часто встречается в турецких словах и именах. Вторую часть — «кун-дедж» — учёный сравнивает с родовым именем эмира северокавказского (хазарского) происхождения Исхака б. Кундаджика или Кундаджа (32, с. 204, примеч. 73). Вывод В. Ф. Минорского о хазарском происхождении титула «кэркундедж» поддерживал и развил В. А. Кузнецов (25, е. 113—114, 160). Учитывая оживлённые алано-хазарские связи, заимствование данного социального термина аланскими верхами, подражавшими хазарскому двору во внешним оформлении власти, выглядит закономерным. С ослаблением Хазарского каганата могущественным союзником окрепшей Алании стала Византийская империя, проявлявшая большой интерес к военной организации алан. Верным союзником византийцев был Константин Аланский. Его отряд в составе объединённого армяно-византийского войска в 1045 г. участвовал в походах на Двин, а император Константин IX Мономах (1042—1055 гг.) пожаловал ему чин магистра. Преемник Константина Аланского Дургулель Великий, чей политический вес и влияние на международной арене XI в. трудно переоценить, свою сестру Борену выдал замуж за грузинского царя Баграта IV. Дочь последних — Мария Аланская стала женой византийского императора Михаила VII Дуки. Дургулель принимал активное участие в византийских делах. В 1071 г. после женитьбы Михаила VII Дуки на Марии Аланской аланы в составе византийской армии участвовали в сражении с сельджукским султаном Алп-Арсланом при Манци-керте (25, с. 160−163). По сведениям З. Чичинадзе, «две дочери осетинского царя вышли замуж за византийцев. Этим родством осетины умело воспользовались; они заимствовали византийские порядки для своей экономической и политической жизни» (51, с. 125). В данном сообщении есть известная доля истины. В X—XI вв. царский двор могущественной Алании уже не мог (по вполне понятным политическим мотивам) подражать обычаям разгромленной и уничтоженной Хазарии, в силу чего и произошла его переориентация на Византию. У византийцев, очевидно, и могли быть заимствованы аланами некоторые общественные институты, в том числе и титулатура царей. Так, М. В. Бибиков, ссылаясь на источники, писал, что «византийскому василевсу соответствует аланская василисса» (9, с. 143). При этом указанный автор подразумевал именно социальную структуру аланского общества, а не отражение в термине «василисса» имевших место алано-византийских брачных союзов. Безусловно, при возможной достоверности приведённого свидетельства аланами мог быть перенят в то же время и термин «цезарь».
Данная версия оставляет без ответа ряд вопросов. В первую очередь два: 1) почему термин «царазон» получил распространение только в Алагирском обществе, а в других районах Северной Осетии он не использовался? 2) по какой причине грузинские источники (или арабские, византийские и т. д.) XI -XIV вв. не упоминают этот титул? Ведь хорошо известно, что значительная часть правящего слоя равнинных алан после татаро-монгольского нашествия осела в Грузии. Причём грузинские летописи и хроники той поры царский род алан именуют «ахсарфкяны» — искажённое «ахсартагата». Небезынтересно в этой связи напомнить об Ахсартаге нартского эпоса — родоначальнике «главной фамилии» нартов, имя которого восходит к древнеиранскому xsathra — «сила, могущество, власть» (3, с. 7, 25). В данном случае остается необъяснённым ещё один вопрос: почему по нартскому эпосу, имевшему общеосетинское распространение, царский род именуется ахсартагата, а по устной традиции алагирцев — царазонта? На наш взгляд, последний термин позднейшего происхождения, во всяком случае он возник после оформления эпоса, т. е. никак не раньше XIV в.
Многие фамилии Южной Осетии считают себя потомками Агуза. Данное фамильное имя в форме Алгуз фигурирует в поэме, написанной на грузинском языке и озаглавленной «Агустиан Алгузо-Руслан-Сарагон-Чахилон». Позднее её стали именовать коротко «Алгузиани». М. Джанашвили утверждал, будто поэма (75 стр.) списана «священником Иоанном Руслевым с оригинала Нузальского» (29). Анализ стилевых особенностей этого произведения привёл К. Кекелидзе и В. И. Абаева к заключению о довольно позднем времени её написания — на рубеже XVIII—XIX вв. К. Кекелидзе и В. И. Абаев выявили и автора поэмы — И. Ялгузидзе (I, с. 471−472; 39, с. 3−4). В поэме повествуется «история Августова сына Алгузо», повелителя осетин, черкесов, чеченцев, кистин, гуннского двора и т. д. Его именуют не иначе как «вседержец великих царств, великий государь и самодержец». Как явствует из сказанного, И. Ялгузидзе родословную Алгуза выводил от римских императоров. В. И. Абаев допускает вероятность происхождения и Агузата от Августа. По мнению ученого, в домонгольской Осетии две фамилии претендовали на роль правящих династий: Царазонта (от Caezaron) и Агузата (от Augustus). После татаро-монгольского нашествия, когда «народ вернулся в догосударственное состояние», эти фамилии утратили свои прежние привилегии и растворились в общей массе народа (5, с. 118—123). Такое мнение представляется вероятным, но далеко не бесспорным. В настоящее время нет достаточно веских аргументов, подтверждающих существование противоборствующих кланов в централизованном аланском государстве, столица которого находилась вдали от Алагирского ущелья (по предположению В. А. Кузнецова, в верховьях Кубани — на Нижне-Архызском городище; 25, с. 161).
Правда, уже в начале XII в. летописи говорят о «царях» Осетии во множественном числе. Когда монарх Грузии Давид III Строитель (1089−1125 гг.) прибыл в Осетию, то «все цари осов и все мтавары их предстали перед ним» (25, с. 165). Но даже с учётом этих фактов заимствование каким-либо из «овсских царей» титула Август представляется маловероятным, ибо в указанное время цари Алании не выглядят столь внушительно, как в X—XI вв. К тому же и связи с Византией в этот период заметно ослабли и утратили своё значение, т. к. в XII в. социальные верхи Алании переориентировались на скреплённый династическими браками союз с монархами Грузии. По данным Г. А. Калоева, после татаро-монгольского нашествия равнинные аланы, массами хлынувшие в горы, не задерживались в Уалладжире, а уходили в другие места Осетии и за перевал. При таких условиях становится непонятным, почему царский двор после разгрома Алании кочевниками должен был осесть в Алагирском ущелье, а не в Грузии у родственников-союзников.
Наконец, как писал В. И. Абаев, Агуз может происходить от агузаг «беспомощный»: «æ+куыз — æг, буквально „бессобашный“, „не имеющий собаки“, „hundlos“. Неимение собаки, как синоним крайней степени нищеты, беспомощности и несостоятельности, характеризует определённый хозяйственный уклад: такое выражение могло возникнуть только на основе пастушеского быта». Действительно, даже в недавнем прошлом и у осетин-скотоводов выражение куыдз дæр æм нæй («у него нет даже собаки») означало предельную бедность и несостоятельность (4, т. I, с. 121−122). В связи с термином «агуз» заслуживает внимания и следующий факт: уазданлагами («благородными людьми») Алагирского общества эксплуатировалась особая категория крестьян — агузы, коими именовали пришельцев из других обществ. По своему социальному положению они «считались ниже природных алагирцев» (52, ф. 262, оп. 1, д. 1, л. 114). Следовательно, фольклорный Агуз — может быть персонификацией низшего слоя общинников средневекового Уалладжира. К этому персонажу близок упоминаемый в отдельных редакциях родившийся «от наложницы один сын Тидла» (См.: 39, с. 14), в чьём лице получает художественное обобщение сословие кавдасардов.
Многие фамилии Северной и Южной Осетии свои родословные начинали с Кусага. 3. Н. Ванеев это имя выводит от кус «чаша» (11, с. 4). Как считает В. И. Абаев, этногенетическое предание в данном случае оказалось, по-видимому, на правильном пути. Чаша в фольклоре индоевропейских народов, в частности в легенде о происхождении скифов (Геродот), служит символом важной общественной функции — культовой. Следовательно, резюмирует В. И. Абаев, Кусагонта — фамилии, из которой в далёком прошлом выходили жрецы (5, с. 115—116). Но здесь возможно иное толкование. По фольклорным текстам термин Кусагонта восходит не к «къус» «чаша», а к хъусæг «внимающий, слушающий» или к кусæг «работник», иными словами, общинник.
Наиболее многочисленным из «потомков» Ос-багатара устная традиция считает «колено Сидамонта». Согласно преданию, родителями Сиды и его братьев являлись Ос-багатар и «грузинская царевна Ахсин». Народная память не случайно приписывает грузинское (по матери) происхождение «потомков» Ос-багатара. Таким способом, как нам кажется, фольклорный памятник указывает на их связь с аланами, проживавшими какое-то время в Шида-Картли (внутренней Грузии). Это вполне согласуется с реальными историческими событиями, отражёнными в грузинских летописях и хрониках XIII—XIV вв.
В результате походов туменов Батыя в 30-х гг. XIII столетия значительная доля равнинных алан ушла в ущелье Центрального Кавказа. Население, сконцентрированное в горах, не могло обеспечить себя хотя бы скудными средствами к жизни и часть его двинулась на юг — на территорию Грузии.
Во второй половине XIII в. в нагорной полосе Шида-Картли существует компактное поселение овсов, в среду которых просачиваются с севера всё новые и новые группы эмигрантов. Эти процессы вызвали продвижение овсов в различные районы Картли. Летописи сообщают, что «между 1257—1264 гг. пришли осетины, преследуемые Берка-ханом». Среди них была, как мы уже писали выше, «удивительная женщина по имени Лимачав (вариант: „две женщины Лим и Ачав“) и она привела с собой малолетних детей родом ахсарфкянов: Пареджана (вариант: „сын овского царя“) и Бакатара и много князей» (19, с. 45; 20, с. 84; 42, с. 51). Аноним сер. XIV в. Жамтаагмцерели уточняет дату появления внушительного числа овсов в Шида-Картли—1263 г. По мнению В. Н. Гамрекели, они эмигрировали сюда по политическим мотивам (15, с. 196−197). Более убедительной представляется нам точка зрения Г. Д. Тогошвили, связывающего появление алан в Грузии в 1263 г. с поражением войск Хулагу в битве с золотоордынцами. Овская аристократия, играя на внутримонгольских противоречиях, пыталась воспользоваться вторжением ильханов на Северный Кавказ и покончить с господством Золотой Орды. Однако 13 января 1263 г. хулагиды были разбиты на берегу Терека (47, с. 74−75). Аланским сторонником ильханов, «преследуемых Берка-ханом», пришлось бежать в Грузию (36, с. 85). Овских князей с их дружинами царь предусмотрительно разместил в разных районах страны: Тбилиси, Дманиси, Жинвали. Е 1268−69 гг. аланский отряд был переведён в Гори для отражения нападений из Западной Грузии, но вскоре выведен из него. В 1292 г. аланы-овсы вновь занимают Гори, на сей раз при поддержке монголов (15, с. 196−197).
В конце XIII в. в Грузии разгорелась острая борьба за престол между Давидом VI и Вахтангом IV. Грузинский «Хронограф» XIV в. в связи с этим «царевича ов. сского» Фареджана причисляет к активным сторонникам Давида. Во многом благодаря его помощи (по хронике: «Фареджан так же весьма содействовал Давиду») последний утвердился на престоле. После смерти Фареджана его преемник Багатар стал поддерживать Вахтанга IV. Багатар «разорял Картли, Триалети, сгонял с вотчин азнауров и были беды великие среди жителей Карт-лийских». Он же захватил крепость Дзами в ущелье внутренней Грузии. В начале XIV в. овсы, по словам летописца, стали наиболее активной силой, выступавшей против Давида. В целом, отмечает Г. В. Цулая, источники свидетельствуют «о довольно больших возможностях овско-аланского элемента в Грузии как в политической, так и в экономической сфере» (50, с. 195, 202−203, 208, примеч. 58).
С ослаблением позиций монголов в Грузии, усилением царской власти непокорность и своеволие осетин в Картли (по летописям: «весьма возвеличился мтавар Бакатаровский») превратились в серьёзную преграду для экономического развития и стабилизации политической обстановки в стране. Феодальная знать Грузии стремилась положить конец своеволию аланской аристократии. Тавады осадили крепость Дзами в Шида-Картли. «И как ожесточилась (осада), просили овсы милостью божьей пощады и обещали не вредить; с тем и явился Бакатар пред Бека и затем помер» (Не исключено, что упомянутый Багатар был устранён политическими противниками. Возможно, указание устной традиции осетин на насильственную смерть Ос-Багатара (16, с. 450) является фольклорным отражением реального исторического события.) (50, с. 203). В начале XIV в. Георгий V Блистательный (1314−1346 гг.) возглавил феодалов, обложил Гори и после трёхлетней осады взял город (20, с. 87; 36, с. 89). Указанные события сопровождались процессом (продолжавшимся и позже) оседания осетинского населения в горной зоне Грузии.
Вытесненные с Шида-Картли аланы-овсы в предании об Ос-багатаре и его «наследниках» могли (возможно, хотя и не обязательно) персонифицироваться в образе Сида (на осетин, звучит Шида). Правда, В. И. Абаев указывает на возможность происхождения ос. имени Sida от древнеиранского Spita со значением «светлый», a Sidamon от ав. Spitama — патронимическое имя Зороастра. Однако, как подчеркивает сам же В. И. Абаев, ос. Сидамон «никак не связано с авестийской традицией: скифо-сарматские племена остались чужды зороастризму» (4, т. III, с. 103−105). 3. Н. Ванеев, разбирая фольклорные сюжеты, пришел к заключению, что древние «фамилии», о которых говорится в предании о Багатаре, имели генеалогическую связь с аристократией аланского царства и существовали до татаро-монгольского нашествия (см.: 11). Если говорить только о Сидамонта и видеть в них, как предлагал З. Н. Ванеев, аристократический клан Алании X—XIII вв., то невозможно ответить на вопрос; почему в основном ареале распространения фольклорного памятника — Уалладжире, Туалгоме и Южной Осетии — от Шиды ведут происхождение множество непривилегированпых фамилий? Остаётся так же неясным, по какой причине за пределами бытования предания об Ос-багатаре имелись феодальные группы, связывавшие себя с Шидой: ксанские и арагвегские эриставы, алдары Дударовы, а по некоторым редакциям родословных— тагата и куртата. Наконец, от внимания З. Н. Ванеева и других исследователей ускользнул тот факт, что генеалогическое предание о Багатаре и его «потомках» в первоначальном виде оформилось никак не раньше XIV в., ибо народная память наделила фольклорного героя чертами, характерными для реального, исторического Багатара, жившего на рубеже XIII—XIV вв.
Художественно-исторические образы Царазона, Кусагона, Агузона и Тидла несут информацию о социальном устройстве Уалладжира в послемонгольский период. Царазон символизирует функцию управления; Кусаг является художественным обобщением рядовых общинников, а Агуз — неимущих крестьян; в образе Тидла персонифицировано сословие кавдасардов. В этой картине не остаётся места для Сидамонта. Вполне закономерно устная традиция «выводит» их из Уалладжира: по преданию трое потомков Сиды (Ростом, Бибила и Цитлосан) покинули Уалладжир (см.: 38, с. 79−80).
Первоначально предания о Багатаре и его «наследниках» существовали как самостоятельные циклы. После оформления «аристократических» родословных, как ответная реакция, в Уалладжире возникли рассказы крестьян об ИХ «знатном» происхождении. Народ пошел не по пути создания нового фольклорного произведения, а объединил в единое целое три рассмотренных нами цикла. В возникшей редакции население Уалладжира выводилось от одного человека, но не просто от этнарха Оса, как в этногенетической легенде, а от Ос-Багатара. Новоявленный этнарх обладал высочайшим социальным статусом: Багатар — царь. Как и по этногенетической легенде, согласно новой версии, «все Алагирцы одинаково потомки Оса-багатара…» (53, с. 36). Столь знатный предок в глазах народа являлся убедительным «обоснованием» претензий на дворянство. Известно, что в XIX в., особенно после проведения Крестьянской реформы в Северной Осетии, число претендентов на дворянство заметно возросло. Так, из 3701 куртатинца мужского пола (главы семей) заявления в сословные комитеты подали 3602, а в Алагирском обществе — всё взрослое мужское население. Некоторые исследователи, иронизируя по этому поводу, писали: «на Кавказе князей и дворян разных степеней такое множество, что в этом отношении с Кавказом не может сравниться ни одна страна в мире» (54, с. 163−164).
Конечно, связь предков жителей Алагирского ущелья с царским домом Алании, проводимая в предании, нереальна. Вера, а эту связь детерминировалась коллективной памятью. Человек средневековой эпохи — не обособленный индивид, а член группы. В окружающем мире он ориентировался не при помощи собственных знаний и способностей, а опираясь на коллективные верования и представления, откуда он черпал свои убеждения, в том числе критерии истинности и ложности. Он не ведал персональной правды; истиной для него являлось то, во что верил коллектив. Принадлежность к определённой группе «рождает у индивида настоятельную потребность утверждать те истины, которые жизненно важны для его коллектива» (18, с. 98−99). Отсюда и уверенность алагирцев в родстве с Багатаром. Говоря словами А. Я. Гуревича, истина здесь представляла собой коллективную ценность, обусловленную целями и традициями группы, и только в них она находила своё обоснование (18, с. 99).
Ф. X. Гутнов, B. X. Tменов.
Источник: «Проблемы исторической этнографии осетин». Орджоникидзе, 1988 г., стр. 35−49.